вленного господствовавшим в полуобразованной помещичьей среде легкомысленным взглядом на призвание женщины.

    Нелькин — третьестепенный, так сказать, вырождающийся представитель лишних людей 30–40 годов. На словах

                                            «Любит он сильно, сильней ненавидит,

                                            А доведись — комара не обидит!»5

    Действующим, в настоящем смысле этого слова, в пьесе лицом является Кречинский, если и не орел, как его аттестовал Расплюев, то, во всяком случае, человек незаурядной активности и даже не лишенный способности к творчеству. Он, как справедливо говорил о нем критик «Современника», «отчаянный пройдоха, льстивый, вкрадчивый, смелый, не останавливающийся ни перед какою подлостью для достижения богатства. Какие пути приводят его к этому: шулерство, воровство или женитьба, ему все равно, — ему нужны деньги, богатство, блеск, значение. Он — картежник не по страсти, шулер не по увлечению; он не принадлежит к неисправимым игрокам, которые никогда не останавливаются, которые любят карты для карт, через руки которых проходят миллионы и которые все-таки кончают тем, что делаются нищими. Для Кречинского шулерство — средство жизни. Но ему необходим большой куш, во что бы то ни стало. Приобретя такой куш, он, разумеется, не остановится, рискнет и, если этот куш принесет ему миллионы, если рука не изменит ему, он не проиграет их и не останется нищим, в том можно быть уверенным заранее, люди с таким характером или приобретают большое значение в свете, или идут в Сибирь, если сорвалось».1

      В рассуждениях этих все верно, за исключением только возможности герою, в духе Кречинского, угодить в Сибирь. В нашем обывательском обществе прошлого всегда царило и торжествовало мещанство с оттенком чичиковщины2.

     Страдали и даже погибали обыкновенно не Кречинские, а те, у кого являлось желание осмыслить и очеловечить свою жизнь.

      Припомним хотя бы лучших представителей нашей литературы той эпохи, которую так метко назвал Пушкин «жестоким веком»3. Кто из них не задыхался в окружающей их обстановке; не изнемогал ранее, чем следовало; не сходил преждевременно в могилу — и не потому только, что они обыкновенно подвергались преследованию со стороны властей, но и потому, что сплошь и рядом ничего не встречали, кроме недоброжелательства к лучшим своим стремлениям у большинства современников и даже иногда в собственных семьях? Об этом свидетельствуют те горькие жалобы и крики отчаяния, которые время от времени вырывались у них в наиболее тяжелые моменты их жизни. «Кто нас уважает, певцов, истинно вдохновенных, в том краю, где достоинство ценится в прямом содержании к числу орденов и крепостных рабов?» — сказал в 1826 году Грибоедов4. Если не самые эти слова, то смысл их смело мог бы быть по-