но, к сожалению, все его рукописные труды сгорели в начале настоящего столетия во время пожара, случившегося в Кобылинке. Видимо, близок душе его был и Дарвин. Вот что передает, между прочим, в своих воспоминаниях К. Н. Ходнев: беседуя, «он пожелал узнать, какие предметы я слушал, кто профессора, как читают. На эти вопросы я охотно, с радостью первокурсника, отвечал рассказом о профессорах и научных предметах и, полный увлечения лекциями профессора К. Э. Линдемана, изящного оратора, обладающего исключительным даром красноречия, особенно горячо передал содержание последней лекции, заканчивавшей семестр, и общую часть курса, в которой была изложена теория Дарвина. Услышав это имя, старик еще раз заставил меня повторить о преемственном развитии зоологических форм и видов и, очевидно, отвечая своим мыслям, заговорил о том, что за его жизнь ему пришлось пережить столько всевозможных запрещений, налагавшихся на философскую и научную мысль, — и в России, и за границей, где он живал по долгу, — что ему очень приятно узнать, что теперь будущим деятелям в области сельского хозяйства, вся жизнь которых должна протечь в общении с природой, на первом же курсе дается прочное философское обоснование для правильного понимания явлений природы» [61].

Признавал он также учение Гераклита. К позднейшей же философии относился отрицательно. Толстого, как он сам говорил, не понимал; Ницше — не читал; Шопенгауэра считал «пустомелей».

Более или менее он следил за текущею литературой; выписывал все газеты, журналы, новые книги и с большим удовольствием останавливал свое внимание на чем-нибудь выдающемся новом.

Разбирался он также и в текущих общественных событиях, и нельзя сказать, чтобы его прогнозы насчет будущего не были более или менее остроумны. Так, например, для него ясно было, что сельско-хозяйственные операции современных ему помещиков постепенно сходили на нуль, и он предсказывал целому сословию неминуемое разорение. Вместе с тем предчувствие подсказывало ему, что близится время, когда старый уклад социальной жизни должен будет исчезнуть и заменен будет новым. «Мы, помещики, — писал он по этому поводу одному из своих корреспондентов, — старая оболочка духа, та оболочка, которую он, дух, ныне, по словам Гегеля, с себя скидает и в новую облекается. Где и как? Этого Гегель не сказал, и предоставил решить истории человечества. Это ее секрет. Во всяком случае, верно то, что облечется он ни на Волге, ни на Дону, ниже на берегах моей Плавицы. Смутно, странно и страшно на это здесь у нас смотрят; и я ежечасно вспоминаю новгородскую республику под командою бабы Марфы, где большинство спускало меньшинство в Волхов; словом, тот славянский политический уряд, который ныне в каком-то свином углу практикует раб и болгарин Стамбулов» [62].

При всем этом Сухово-Кобылин в общем все-таки оставался всю жизнь верным тем вкусам и направлениям, какие приобрел в молодые годы. О своих