ностей Бордо. Там она владела поместьем Гайрос. Женившись, Сухово-Кобылин купил это имение, некоторое время занимался в нем хозяйством, а затем его продал.

Под конец жизни он приобрел себе виллу по соседству с М. М. Ковалевским, на Ривьере, в восьми верстах от Ниццы, в Болье, где и скончался 11 марта 1903 года и где до настоящего времени покоится его прах.

Последние годы Сухово-Кобылина перед кончиной были омрачены тяжелым для него ударом, сильно пошатнувшим крепкое его здоровье. Он потерял горячо любимую внучку, от приемной дочери его — Луизы Карловны Вебер, по мужу графини Фалетан. «Долго после этого, — рассказывает Ергольский, — вспоминая в разговоре привычки малютки, он бывало плакал горько и как-то сиротливо». Вскоре сошел в могилу также и отец малютки, граф Фалетан, и он остался на попечении единственного для него близкого человека — Луизы Карловны.

Известие о смерти Сухово-Кобылина, говорит Л. Я. Гуревич, «как-то совсем не задело русского общества и отозвалось в печати только несколькими бледными некрологами [66]. Никто в точности не смог указать ни дня его смерти, ни дня его рождения, а относительно главных моментов его жизни и деятельности в печати были повторены лишь очень сбивчивые и противоречивые в частностях легенды».

Несмотря на то, что «Свадьба Кречинского с первого появления ее на сцене не сходила с репертуара наших театров и что «Дело» обратило на себя всеобщее внимание, о Сухово-Кобылине совершенно забыли еще при жизни его. Когда в 1900 году шла впервые в театре «Смерть Тарелкина», многие удивлялись, что автор ее до сих пор еще жив. То же повторилось и в 1902 году, когда он был избран почетным академиком.

Так прожил сравнительно долгий свой век и сошел в могилу один из незаурядных русских людей.

Выросший и воспитанный среди обстановки 30–40-х годов прошлого столетия, он остался во многом верен своей эпохе и, вместе с тем, как в характере своем, так и во внешней жизни проявил крупную индивидуальность. Природа оделила его недюжинным литературным талантом, но этот счастливый дар природы не получил у него надлежащего развития вследствие неблагоприятно сложившихся для того обстоятельств.

Уж впервые вступая на литературное поприще, он знал, что такое несовершенство окружающей его жизни. Тем не менее, здоровый, молодой смех не позволял ему выходить из равновесия и поддерживал в нем силы. Он ставил себя выше действительности, и весело и занимательно рисовал отрицательные стороны ее.

Но вот та же самая действительность болезненно коснулась лично его и обнаружила перед ним еще более отрицательные черты, чем раньше.

Полный негодования и мести; он ополчился против них, избрав орудием борьбы прежний, бодрый и здоровый, смех, способность к которому