взять? Не токмо было тебѣ съ тѣхъ пречистыхъ Иконъ пошлина имать и съ Посольскаго нашего платья и съ рухляди ни коими мѣры иматъ было не мочно, по тому посланы мы отъ Великаго Государя нашего, отъ Его Царскаго Величества, къ Великому Государю вашему, къ Его Королевскому Величеству, для великихъ Ихъ Государскихъ дѣлъ и для братскiя дружбы и любви; а купецкихъ людей и товаровъ никакихъ съ нами нѣтъ, для того и пошлинъ имать тебе съ насъ было не мочно. А видя твое безстыдство и нравъ звѣрскiй, какъ псу гладному, или волку несыту, имущу гортань восхищати отъ пастырей овцы, такъ meбѣ бросаемъ золото какъ прахъ. И выговоря ту рѣчь, Стольникъ Петръ бросилъ ему сто золотыхъ своихъ двойныхъ на землю. И брося ему тѣ золотые, взялъ съ него писмо на Голландскомъ языкѣ за его рукою, чгобъ было про то вѣдомо у Королевскаго Величества въ Парисѣ, съ чего пошлину взялъ тотъ Откупщикъ» [9].

Несомненно, кажется, что раздражение посланников, изумленных еще прежде безнарядицею государства, где откупщик Маршалка Дюка де Грамона без пошлины пропустить их не хочет, когда таможенный откупщикъ королевский пропускает — где явно — царь жалует, да псарь не жалует [10] — основано на началах весьма ясных и твердо сознаваемых, на возвышенных понятиях религиозных и на возвышенных же понятиях о международных отношениях, «потому посланы» они «для великихъ Ихъ Государскихъ дѣлъ и для братскiя дружбы и любви». Откуда же все это бралось, как мыслимы такая высота и твердость взгляда, если наученiя никакого они не пpиняли, кромѣ спѣсивства и безстыдства?

Предупреждаем обвинения в частых уклонениях, к которым принуждены мы прибегать в нашем рассуждении, принявшем по обстоятельствам полемический характер. Эти уклонения в отношении к критике нашей имеют цель несколько педагогическую. Обличая на каждом шагу свое совершенное незнакомство со всем тем, что не нынешнее, не вчерашнее и не третьегоднишнее, доказавши это недавно даже перепечаткою завещания историка Татищева в виде неизданного памятника и сочинения какого-то г. Солнцева, — она сама требует педагогических указаний на понятия, язык и чувствования неведомого ей, но доселе ведомого всей Руси миpa, — которого современное выражение назвали мы для вяшщаго ее соблазна «новымъ словомъ». Под всяким приводимым нами примером критика должна подразумевать повторение одного и того же вопроса: чей это язык, чьи это понятия и чувствования? — сверяя все это, в виде упражнения, с тою или другою страницею той или другой драмы Островского, сличая Русакова, например, или отца Петра Ильича, как типы, с воззрениями Посошкова, или стольника Потемкина, или кого придется из русских людей. Естественно, и даже самой критике понятно, что такое сходство основ не есть что-либо списанное или изученное, что оно Островскому, как художнику, а не критику, не ученому специалисту — далось весьма просто, синтетически, что поверка типов старыми типами, в настоящую минуту нами производи-