кает требование так называемой формальной истины. Оно может быть и так: так по крайней мере оно там было — не могла же теория возникнуть вне практики — но не мирятся с этою тeopиею требования странного взгляда [19]. Во-первых, на всякий суд, уголовный или гражданский, смотрит он, как на дело царское и Божье, «понеже судья судитъ именемъ царскимъ, а судъ именуется Божiй; того ради всячески судьѣ подобаетъ ни о чемъ тако не старатися, яко о правдѣ, дабы ни Бога, ни Царя не прогнѣвати. Буде судья судъ творитъ неправый, то у Царя приметъ временную казнь, а отъ Бога вѣчную… понесетъ [20]. А буде судья повѣдаетъ судъ самый правдивый и нелицеприятный по самой истинѣ яко на богатаго, тако на самаго убогаго и безславнаго, то отъ Царя будетъ ему честь и слава, а отъ Бога милость и царство небесное» (с. 45). В непосредственной чистоте своей, требуя от правды правды, этот взгляд видит, однако, всю трудность приложения к жизни своих требований: «Мой умъ, — говорит Посошков, — не постигаетъ сего, како бы прямое правосудiе устроити»; ибо, в самом деле, требования эти не так легко осуществимы, как желаемые явления другого взгляда, ибо сей последний только раболепно узаконивает факты действительности: желаниe правды, если оно останется отвлеченным, не будет умерено любовью, то тотчас же выскажет всю свою жгучую, отрицательную натуру в тех или других жестких мерах отрицания неправды: так оно высказывается и в правдивой натуре Посошкова, и в голосе многих старых людей, которые, как отец Петра Ильича в новой драме Островского прямо порешают обо всех, идущих не по пути ими сознаваемой правды: «Таковымъ одна часть съ бѣсами!» [21] или как Посошков о некоторых преступниках, что «таковому не надлежитъ живу быти ни сутокъ, но, изъ застѣнка вышедъ, вершить его»…

Но есть в жизни самой, в жизни народа, в его коренных верованиях крепко заложенное иное, высшее понятие, то понятие, которое, самого ли Посошкова, другого ли, читавшего его книгу, заставило поправить порыв ревностного правдолюбца словами: «Осмотрись, старичокъ, и эту рѣчь вельми! [22] Нѣсть грѣхъ, побѣждающъ Божiе человѣколюбiе!» — жизненное пoнятиe старика Агафона в «Не такъ живи, какъ хочется», простирающее на все, даже на тварей любовь и сострадание, понятие, которое также может доходить до своего рода крайности, но которое глубоко укоренено в народе. Народ — менее всех других юридический, что и сознают смутно попрекающие его в прошедшем и в настоящем отсутствием юридического быта, не подозревая только, что этим произ-носят ему величайшую похвалу. Глубокомысленнейший из писателей нашего времени и самый пламенный из правдолюбцев, Гоголь додумался до этого коренного свойства, разъяснил себе мыслею то, что Пушкин непосредственно, как сам народ, отметил в своей «Капитанской дочке», и смело высказал в своей «Переписке» в письме о «Сельском суде и расправе», которое, как и вся книга, подверглось