тогда глумлению и упрекам[23]. «Судите, — говорит он в этом письме, — всякаго человѣка двойнымъ судомъ и всякому дѣлу давайте двойную расправу. Одинъ судъ долженъ быть человѣческiй: на немъ оправдайте праваго и осудите виноватаго. Другой же судъ сдѣлайте Божескiй: и на немъ осудите и праваго, и виноватаго. Выведите ясно первому, какъ онъ самъ былъ тому виною, что другой его обидѣлъ, а второму — какъ онъ вдвойнѣ виноватъ и предъ Богомъ, и предъ людьми. Одного укорите, зачѣмъ не простилъ своему брату, какъ повелѣлъ Христосъ, а другаго попрекните, зачѣмъ онъ обидѣлъ самого Христа въ своемъ братѣ. А обоимъ вмѣстѣ дайте выговоръ за то, что не примирились сами собою и пришли на судъ, и возьмите слово съ обоихъ исповѣдаться непремѣнно попу на исповѣди во всемъ… Вы извлечете оттуда для себя самого много добра и много прямыхъ и правыхъ познаний… Правосудiе у насъ могло бы исполняться лучше, нежели во всѣхъ другихъ государствахъ, потому что изъ всѣхъ народовъ только въ одномъ Русскомъ заронилась эта вѣрная мысль, что нѣт человѣка праваго, и что правъ одинъ только Богъ. Эта мысль, какъ непреложное вѣрованiе, разнеслась повсюду въ нашемъ народѣ. Вооруженный ею, даже простой и неумный человѣкъ получаетъ въ народѣ власть и прекращаетъ ссоры. Мы только, люди выcшie, не слышимъ ея, потому что набрались пустыхъ, рыцарски-европейскихъ понятий о правдѣ [24]. Мы только споримъ изъ-за того, кто правъ, кто виноватъ; а если разобрать каждое изъ дѣлъ нашихъ, придешь къ тому же знаменателю, то-есть — оба виноваты. И видишь, что весьма здраво поступила Комендантша въ повѣсти Пушкина «Капитанская дочка», которая, пославши поручика разсудить городоваго солдата съ бабою, подравшихся въ банѣ за деревянную шайку, снабдила его такою инструкцiею: «Разбери, кто правъ, кто виноватъ, да обоихъ и накажи». («Переп. съ друзьями», с. 187, 188)…

Но то, до чего Гоголь додумался и додумался болезненным процессом, что, вследствие этого, и выразил он в формулах несколько резких, то весьма просто выражается в непосредственном народном взгляде, слившемся с той незыблемой основой, которая утвердилась крепко на почве, так чудно приготовленной к ее воспринятию: та же мысль, но [25] не в виде чего-либо умом постигнутого, не в виде чаяния, в каком являются большею частиею у Гоголя все коренные великорусские созерцания, — видна у Посошкова — у народа, везде, где Посошков — народ, где жесткая правда не увлекает его к жестким отрицательным мерам. «И егда кто богатый или самый убогiй челобитную о обидѣ своей или и въ каковомъ ни есть случаѣ подастъ, то, по моему мнѣнiю простотному, надлежитъ ее судьѣ принять, и замѣтить число подачи, а къ запискѣ ее въ протоколъ не отдавать, и самому судьѣ вычести ее со вниманiемъ и чтобъ чтенное памятовать. И высмотря челобитную втонкость, взять того челобитчика въ особое мѣсто и спросить его сице: „Друже! подалъ ты челобитную о обидѣ своей, праволь ты на нею бьешь челомъ? И аще онъ речетъ самою правдою, то надлежитъ ему молвить: „Господа ради самъ ея осмотри ты,