— «Нет, не узнаю»! Монолог «быта или не быть?» он прочел однажды лежа на ступенях помоста назначенного для представления «Мышеловки». Директор Всеволожский, бывший в этот день в театре, долго не мог забыть этот прием, и у себя в кабинете демонстрировал гостям эту сцену, ложась на ковер, и опираясь головой о диван. Ни об одной пьесе не накопилось такого невероятного количества статей, как об этом возобновлении «Гамлета». У Далматова сохранялся огромный фолиант с вырезками. Тут были целые фельетоны, статьи, целая полемика, целые полунаучные исследования и замечания[1]. Со времени первого представления теперь прошло тридцать лет. Но я не только не отрекаюсь от тех положений, которые проводил тогда, но более чем когда-нибудь стою за них. Особенно ратовал против меня Суворин и Буренин: как я перевел слово bodkin —шилом, а не кинжалом. А я все-таки и теперь стою за то, что «bodkin» в монологе «Быть или не быть» имеет значение шила, а не кинжала. Так же я стою за то, что в том же монологе «conscience» имело значение «размышленье», а не «совесть». Один критик упрекнул меня за слово «карета»: Офелия приказывает придворному служителю подавать ей экипаж. Это точно отвечает тексту. Как же фрейлина двора приехала во дворец? Конечно, в карете, а не верхом, и тем более не пришла пешком.

IV.

«Венецейский истукан».

Владимир Алексеевич Тихонов — человек талантливый и милый, постоянно по воскресеньям обедавший у меня, — пристал ко мне в конце 1892 года, чтоб я ему дал повесть для «Севера», который он тогда редактировал. Затруднение было в том, что он непременно хотел начать печатание этой повести с первого номера, а до выхода его оставалось много-много три недели. Я ему объяснял, что не могу ему дать рукопись именно сейчас, потому что пишу пьесу, написал ее уже наполовину, влез в нее по уши и не могу заниматься ничем другим. Он спросил меня: — «А как название»? — «Венецейский истукан». Я ему тут же рассказал сюжет. — «Знаете что! воскликнул он: — я не могу напечатать его в «Севере». Драматическое произведение в четырех номерах для начала года, — это ужасно. А вы переделайте вашу пьесу в повесть». Я стал отказываться. Он начал доказывать, что это чрезвычайно легко, стоит только всюду прибавить — «сказал он», «возразила она».