чидось последнее действие, вдруг зал точно прорвало: стали шумно, без конца вызывать участвующих, москвичи обрадовались, что кощунства никакого нет, и газеты ввели их в заблуждение.

Но «кощунство» сделало свое дело. На дальнейшие представления публика стала ломиться. У касс дежурили хвосты.

А в Петербурге уже ждали моего приезда. Я тотчас же отправился к Всеволожскому, и рассказал ему, как все было в действительности. Он поведал мне, что донос уже сделал свое дело, и Воронцов-Дашков, бывший тогда министром, потребовал экземпляр пьесы к себе, чтобы лично убедиться в преступлении Театрально-литературного комитета. К этому он прибавил:

— «Должно быть, читать пьесу и докладывать о ней графу, будет Василий Силович Кривенко. Вы его знаете. Поезжайте сейчас к нему и поставьте его в известность, как стоят дела, а главное, что никакого «Свете тихий» в пьесе нет».

Нечего делать — поехал я к Василью Силовичу. Он меня встретил сейчас после доклада Министру.

— «Ничего нецензурного в пьесе я не нашел, и граф решил чтобы немедля покончить с нелепыми толками, сейчас же поставить «Истукан» в Александринском театре. Вот я не знаю только, как стоит дело по Министерству Внутренних Дел? поезжайте туда».

Поехал я в драматическую цензуру. Там меня встретил Адикаевский бывший помощником начальника по делам печати.

— «Каковы московские прохвосты! Я велел снова написать доклад о пьесе. Покажу я им, как на нас доносить и жаловаться. Что вы! Вы литератор. Вам и след либеральничать, а мы должны вас перекрещивать красными чернилами. А вот мы, мы будто бы не знаем своих обязанностей! Наш цензор, что читал вашу пьесу, Альбединский, так взбесился, что хотел в свой черед обвинить московскую прессу в либерализме. Вы пройдите к нему, пусть он вам прочтет оправдательную записку, что сегодня же пойдет к Министру».

Альбединский, человек милый, деликатный и либеральный, насколько может быть либеральным чиновник служащий в цензуре, был очевидно, очень доволен своим сочинением.

— «Они обрушиваются на меня, как я смел пропустить фразу боярыни, где она говорит, что поп у них в приходе совсем не такой, как патер в новелле Боккачио, о котором рассказывает ей Юренев, и не станет покровительствовать любовным шашням своих духовных дочерей. Так вот я и пишу, что потому именно и пропустил эту фразу, что нравственность православного духовенства поставлена здесь выше духовенства католического. Очевидно, «Московские Ведомости» хотят обратного: чтобы наши служители алтаря, подобно итальянским патерам, вторгались в семьи и под видом насаждения нравственности только усиливали разврат».

Так что и с этой стороны, — и со стороны Министерства Внутренних Дел, — все обошлось благополучно. О Победоносцеве и Московском митропо-