57. Ему не останутся неизвестными все баснословные изменения видов женщин, которые превращены были в деревья, зверей или птиц, и которые из женщин стали мужчинами, я разумею Кэнея, Тиресия и тому подобных,

58. а в Финикии Мирру и пресловутое чередование скорби ассирийцев. Он должен знать это и все более новое, на что после установления великой Македонской державы посягнули Антипатр и Селевк из-за любви к Стратонике.

59. Он должен знать и более сокровенные таинства египтян, но должен показывать их более символически. Я разумею Енафа, Осириса и превращение богов в животных, а раньше всего то, что касается любовных похождений небожителей и самого Зевса, и в сколь многие формы он превращался.

60. Он должен знать также и всю трагедию в подземном царстве, и причины наказания каждого из грешников, и дружбу Пирифоя и Тезея, вплоть до сошествия в преисподнюю.

61. Говоря кратко, плясуну не должно быть неизвестно ничего из того, что рассказывают Гомер, Гесиод и лучшие поэты, особенно трагические. Я перечислил выше только очень немногое и притом самое главное, которое взял из многого, или, вернее, бесчисленного по количеству материала, а остальное я предоставляю воспевать поэтам, показывать самим плясунам и находить тебе по сходству с указанным выше ; плясуну же необходимо, чтобы все это было под рукою, заранее подготовлено на каждый случай и, так сказать, лежало в запасе.

62. Но так как плясун является подражателем и обещает движениями выразить то, что поется, то ему, как и ораторам, необходимо упражняться в ясности, чтобы все, выраженное им, было очевидно само собою и не нуждалось в толкователе, а зрителю пляски надо, как сказал пифийский оракул, понимать немого и слышать ничего не говорящего.

63. Это, как говорят, и случилось с циником Деметрием. Именно, и он, подобно тебе, обвинял пляску, говоря, что плясун служит только лишней прибавкой к флейте, свирелям и отбиванию такта трещотками, а сам по себе не приносит никакой пользы драматизму действия; он делает движения совершенно безрассудные и напрасные, так как в них нет никакого смысла, зрители же очаровываются внешней обстановкой действия, которой украшается ничтожное само по себе занятие плясуна — шелковым одеянием, благопристойной маской, флейтой, ее трелями и согласным пением хора. Все это выслушал знаменитый тогда — это было во время Нерона — плясун, человек, как говорят, не только не невежественный, но более всякого другого выдававшийся знанием истории и красотою движений, и обратился к Деметрию с вполне справедливой, думаю, просьбой, чтобы тот сперва посмотрел на его пляску, а потом обвинял его ; при этом он обещал показать свое искусство без флейты и пения. Так он и сделал. Приказав молчать отбивавшим такт, игравшим на флейте и даже