ждать с полной убежденностью, что за недавнее время количество и качество созданных музыкальных ценностей лишает опоры какую бы то ни было мысль об упадке или о понижении интенсивности композиторской работы. Летом мне пришлось услышать эскизы грандиозно-развернутой симфонии Щербачева. Ясностью своей концепции в связи с необычайно напряженной работой мысли над пластической выразительностью материала, мысли, нетерпеливо жаждущей воплощения, чтобы убеждать, это сочинение твердит о радости жизни в творчестве. Силой разрушающего взрыва эмоций и вместе с тем конструктивной логикой, вправляющей разнузданный сонм мечущихся гармоний и ритмов в аскетические формулы тональных соотношений на грани испытанных форм, пронизаны обе последние симфонии Мясковского. Нет, жаловаться на упадок не приходится. Жизнь сделала железными даже тех, кто не прочь был на досуге прозябать в лирическом волнении.

Мне думается, что оборвалась нить между музыкой и жизнью людей, воплощающих, воспринимающих и исполняющих музыку. И грех не на композиторах, робко замкнувшихся в свой внутренний мир. Грех за нами, за всеми, кто любит музыку, живет ею. Недоверие к миру, к обществу, а отсюда, быть может, и недостаточная активность в борьбе за утверждение творимых ценностей, наблюдаемая у композиторов, обусловлена полной отщепленностью от живой музыки, от современного музыкального творчества, обнаруживаемого музыкантами всех рангов, но не композиторами. Не музыки нет, а нет воли, нет смелости овладеть современными помыслами творцов-музыкантов, даже, скорее, нет желания проникнуть в сферу творимой музыки.

Чем живет так называемое музыкальное общество? Увы, как всегда, фетишизмом и боязливым страхом перед прошлым. Опасением усомниться в непреложности общепризнанных ценностей, в тупом преклонении перед тем, что, кажется, вечно прекрасным давно достигнутым идеалом. Мы погружены в ленивое тысячекратное созерцание привычных образцов. Нам лень заставить слух преодолевать неуложившиеся в давно знакомые пласты новые волнующие современность комплексы звучаний. Мы с большим наслаждением удаляемся в даль прошлого, в излюбленные пассивными натурами реставрации, чем ищем в музыке вместе с живыми творцами радости. Радости не остывшего в своей напряженности жизненного порыва!.. Мы привыкли с бесконечным самодовольством провинциальных эстетов судить и рядить об исполнении надоевших оризов, в знакомой трактовке всем нам знакомых интерпретаторов, причем не о какой подлинной оценке и речи быть не может: все друг друга слышали и знают, на что каждый способен. Так жить в музыке (жить привычкой и сонным пиететом) — легко, но и скучно.

Теряется власть и обаяние музыки, ибо притуплено восприятие. В самом живом, жизненной энергией насыщенном искусстве, воцаряется сомнительной ценности лозунг: нет композиторов в настоящем и нет современной музыки! И, конечно, на первый план встает исполнитель, гордящийся трактовкой все тех же «девятых» (в смысле непререкаемой ценности) симфоний, сонат, поэм, опер, романсов, и даже целых циклов!

Рассказывают, что Бородин в «Спящей княжне» символизировал непробудный сон русской земли в ковах царизма. Думал ли он, что когда Россия проснется — заснет ее музыка. И заснет по вине музыкантов и общества, которым не по силам окажется все, что есть непривычного в былом и все, что есть ценного в настоящем*).

Мне была предложена для данной статьи тема: как выросло музыкальное сознание тех, для кого музыка не пустой звук, и какие требования эта лига «друзей музыки» имеет право предъявить к современной музыке? Чем она должна стать и быть?