— Вели мне приготовить селедку с яблоками.

— Слушаю.

— «…и неисправности. Кто там?

(Купец входит).

— Я-с.

— Что за человек?

— Я здешний обыватель.

— Что тебе нужно?

— Я к вам, сударь, с покорнейшей просьбой.

— Например?

— Не бессудьте, батюшка, позвольте вам для домашнего обиходу 3 рублика серебром.

— Благодарю вас. Прошу вас садиться.

— Постоим, ваше благородие.

— Какое ваше дело?

— Не безызвестно, батюшка, вам, что у меня в вашем имении находится фабрика.

— Знаю.

— На оной фабрике ткут шерстяные и шелковые материи.

— Да.

— Был я, сударь, в субботу в городе, да, маленько, признаться, замешкались. Еду из городу, да и думаю, хозяйка ждет, по домашнему делу, чай пить.

— Разумеется, дело семейное.

— А на фабрике у меня находится крестьянин вашего помещика Иван Ананьев.

— Что же он пьян что ли напился? Буйства наделал?

— Пьян-то бы, сударь, ничего, это при нем бы и осталось: он украл у меня срезку.

— Что такое срезка?

— А срезка, батюшка, выходит материя, которая, выходит, по нашему, то есть делу.

— Понял!

— Я ему говорю: Ив. Ан., пойдем, говорю, к управляющему: — я ста, говорит, твоего управляющего не боюсь.

— Как так? Григорьев!

— Как, говорю, не боишься? Да всякий, говорю человек имеет над тобою правилу, а наипаче управляющий…

— Григорьев!

— Оно, батюшка, нашему брату без сумления кажинную вещь пропущать нельзя, потому что всего капиталу решишься.

— Григорьев!

— Опять же говорю, что управляющий яко бы, значит, начальник.

— Не пьете ли вы водку?

— Не заимствуемся.

— И прекрасно делаете. (Слуга входит).

— Чего извольте?

— Дурак!

— Слушаю.

— Дай мне сюда Ивана Ананьева.

(Слуга в дверь) Кондратьев, который тут Иван Ананьев? Давай его к барину.

(Фабричный входит).

— Как твоя фамилия?

— Сейчас умереть, не брал-с.

— Чего?

— Не могу знать чего.

— Возьми его и отправь в контору.

— Кузьма Петрович только мораль на меня пущает, почему что я ни в каком художестве не замечен.

— Возьми!

— Григорьев, дай мне сюртук,

— Да он весь в Пятнах.

— Как?

— Не могу знать.

— Нельзя их вывести?

— Можно.

— Чем?

— Не могу знать.

— Я думаю скипидаром.

— И я думаю скипидаром.

— Да ведь вонять будет.

— Вонять будет.

— А может не будет?

— Ничего, не будет.

— Попробуй.

(Приносит).

— Готов.

— Воняет?

— Воняет.

— Скверно?

— Скверно.

— Да может не заметно.

— Ничего, не заметно.

(Ямщик). Запряг.

«Извините, господа, я тороплюсь. Милости прошу посмотреть мою комедию».

Никакой пьесы, собственно, в этой сцене нет. Это обычный рассказ, вернее три сцены Горбунова, из которых две последних известны в печати под названием «Мастеровой» и «У квартального надзирателя». По цензурным соображениям надзиратель в «комедии» назван управляющим.

Несомненно, пред нами самая первая редакция этих произведений, которыми Горбунов начал свою артистическую карьеру.

Сцена у квартального надзирателя изображена известным П. М. Боклевским и воспроизведена в Ежегодн. Имп. Театров (1895—1896, с. 479) и Шереметевском издании (т. III, с. 159). Оригинал рисунка хранится в доме-музее М. Г. Савиной.

Первая сцена воспроизводится впервые, хотя о существовании ее было известно П. Шереметеву; о ней он говорит в своей статье «Отзвуки рассказов Горбунова» (Сочинения Горбунова, т. III, с. 320 и 321) передовая содержание своими словами. «Конечно, сцена эта без звуков песни не передаваема», заканчивает П. Шереметев.

24 декабря (по стар. стилю) 1920 г. исполнилось 25 лет со дня смерти И. Ф. Горбунова. В свое время его не вспомнили, исключая А. Ф. Кони, который, кажется, нынешней весной прочитал о своем друге лекцию. Пусть это сообщение еще раз напомнит о замечательном артисте, который в истории театра XIX века займет почетное место, теперь очередь за историками литературы. Они должны дать беспристрастную оценку Горбунову-писателю.

Сообщил А. Поляков.