При дальнейшем анализе сюжета я обратил внимание на дополнение, внесенное Римским-Корсаковым в драму Мея «Царская Невеста», как известно, послужившую композитору сюжетом. Дополнение это воистину гениально, сразу переводящее эпизод из «хроники происшествий» в плоскость истинной трагедийности.

Дело в том, что у Мея отсутствует сцена встречи Грозного с Марфой, занимающая центральное место во втором акте оперы Римского-Корсакова.

Взгляд царя, очерченный таким впечатляющим, пронизывающим лейтмотивом, играет в опере такую же роль, как тема Рока в пятой симфонии Бетховена или в четвертой Чайковского. Над судьбою людей, над их жизнью, чувствами и страстями висит воля царева (в первом акте хор поет: «слава на небе солнцу высокому, слава, на земле государю великому слава»), везде — «око царево» — и под оком царевым нет у людей своей судьбы, своей жизни, все гибнет под его мертвящим взглядом.

Посмотрел царь на Марфу — и обречена Марфа, она — «царская невеста», невеста смерти, обреченная.

Все главные персонажи оперы гибнут: Грязный, Марфа, Любаша, Лыков — гибнут потому, что их отдельная, своя жизнь столкнулась с жизнью царевой.

Не от Бомелиева зелья гибнет Марфа, а от взгляда царева.

«Видеть царя во сне — нехорошо, кто-нибудь умрет» — сложилась примета.

В первом акте Любаша поет песню, где говорится о снаряжении невесты к венцу, но поет так, как будто ее собирают к погребению («в головах поставь свечу воску ярого») и предсказывает этим последний акт оперы, где Марфа, невеста царя, окружена великолепием гробовой парчи, глазета и восковых свечей.

Как всегда у Римского-Корсакова, личная драма Марфы овеяна соответствующим настроением в природе. «Царская Невеста» — драма осенняя, пронизанная лучами теряющего тепло солнца, бросающего последние блики сквозь золото обреченной листвы. Так я понимаю сюжет «Царской Невесты», так он вкратце рассказан и в увертюре оперы.

Выявить свое понимание оперы в постановке ее я старался посредством колористических группировок. Так, мир первый (нечистых страстей) организован у меня в тонах ярких — красном, синем, оранжевом и черном, мир второй (Марфа, Собакин и проч.) — в тонах перламутра — розовом, светло-голубом, светло-зеленом, и, наконец, мир царский — в мертвых тонах — золото, темно-лиловое, темно-синее и черное.

Как и при первой постановке, воплощение этих замыслов осуществляется в декорациях Кустодиева, написанных в свое время специально для моей постановки и разработанных совместно со мною. И здесь я нахожу совершенно уместным вспомнить те мысли, которые в свое время были высказаны художником по поводу этой работы*).

Четыре акта трагедии мрачного, душного времени Грозного царя. На этом фоне — трогательный и светлый образ «Царской Невесты», простой купеческой дочери Марфы, подавленной и уничтоженной Царским величием и великолепием, ничего не могущей противопоставить зависти, злобе и жестокой ревности окружающих.

Светлый, черный рисунок песен Марфы нарисован Римским-Корсаковым на тяжелом фоне всей музыкальной драмы.

Отсюда шли задачи и план работы художника: светлая и безмятежная радость декораций 3-яго акта у Марфы на фоне других душных, ярких и мрачных картин, где цвета должны усилить эти впечатления, создать цветную гамму, родственную музыке и дополняющую ее.

I акт — гульбище опричины в палатах Грязного, в пьяной и нечистой атмосфере, которых задумывается злое дело извода «царской невесты». Красные пьяные цвета, яркие, возбуждающие тона костюмов хора, черные костюмы Малюты и Бомелия, немца и колдуна. Палаты, где золото кубков, утвари, восточные ковры и рядом иконы с лампадой, у которой кладут поклоны после пьяно проведенной ночи.

II акт. Последние дни золотой осени в слободе Александровской. Здесь еще радость и счастье, в синем с садом доме купца Собакина, где так ярко и весело горят огни вечером в окнах, хотя в осеннем уборе деревьев уже чувствуется недолговечность и обреченность этой осенней красоты. Красные ворота, за которыми собираются опричники с Грозным на очередной налет, и немецкий дом колдуна Бомелия, чужой, закоптелый, тот самый, в котором он варит свои страшные зелья.

III акт. Это мир Марфы, здесь все — «мир да любовь», здесь сговор и величание жениха и невесты.

Широкие, светлые, окрашенные в веселые цвета палаты купца Собакина. Осенний день — ясный и прозрачный — все залито солнцем. На фоне светлого неба с легкими осенними облачками, тонкий силуэт рябин и кленов.

IV акт. Золотая палата в царском дворце. Все это великолепие и богатство — золотая тюрьма, в которой гибнет обреченная.

Золото, огни подсвечников и паникадила, помост с троном, черные орлы на стенах делают палату похожей больше на царскую усыпальницу.

Нет выхода из этих черных дверей с идущей откуда то сверху лестницей. Здесь гибнет Марфа… Мне думается, что этим найдено правильное отношение между зрительным и слуховым впечатлением. Колорит музыки третьего акта заставил меня перенести действие с вечера на день — единственное резкое новшество, допущенное мною.

В остальном я умышленно держался традиций, ибо не принадлежу к числу тех режиссеров, которые хотят во что бы то ни стало оригинальности. Сценическое движение в этой постановке направлено мною в тесной связи, с ритмом музыки, но не везде с ним совпадает, напротив, большею частью контрапунктично ему, создавая, таким образом, пластическую полифонию. Полное совпадение я считаю утомительным и примитивным, допустимым только в гротеске, в иных же случаях превращающим игру актеров в движение заводных кукол.

В. Раппопорт.