умение, другими же ставилось в заслугу артисту. Некоторым даже казалось, что без акцента Кречинского нельзя было бы и вообразить..

     Все сцены, — говорилось в рецензии, на которую мы только что ссылались, — ведены были Самойловым в совершенстве; «на сцене в третьем действии, когда Муромский, после убеждения Нелькина, начинает подозревать Кречинского в покраже булавки и отдаче ее под залог, и когда Кречинский, к изумлению и ужасу Нелькина, вынимает эту булавку из своего бюро и отдает ее Муромскому, — эта сцена была торжеством таланта Самойлова. Он выразил превосходно то оскорбленное чувство достоинства, тот гонор, который необходимо была во всей силе проявить Кречннскому в эту решительную для него минуту. Страшная бледность на взволнованном лице, гордый взгляд, смешанный с презрением, с иронией, с негодованием, поза героя, повелительный жест, звук голоса, с которым г. Самойлов произнес, и выражение, которое он придал этим словам, обращенным к Нелькину: «Сатисфакция… Какая? В чем? В чем? я вас спрашиваю? Вы хотите драться… Ха, ха, ха, ха… Я же дам вам в руки пистолет и в меня же будете целить… Впрочем, с одним условием извольте: что на всякий ваш выстрел я плюну вам в глаза. Вот мои кондиции. Коли хотите, хоть завтра: а нынче… гей! Кто тут?»1 — все это было верхом совершенства и произвело на зрителей громадное впечатление.2

     Сам автор комедии был в восторге от игры Самойлова3, но зато его совершенно не могло удовлетворить исполнение роли Расплюева ни на московской, ни на петербургской сцене. В Петербурге — Бурдин4 понял эту роль чисто внешним образом и представил Расплюева грубым и глупым шутом, а сменивший его Мартынов9 «не создал живого лица, но явился просто Мартыновым»10

      В Москве — Садовский5 сыграл свою роль высокоталантливо и образцово, он как-то особенно удачно сумел отметить сохранившиеся в Расплюеве простодушие и наивность, «как-то особенно счастливо умел подобрать человеческие ноты для выражения» их. Но все же Расплюев вышел у него совсем не таким, каким он создан был в воображении автора и каким изображен в пьесе. Покойный Далматов6, беседуя по этому поводу как-то с П. П. Гнедичем7, справедливо заметил, что совершенно неестественно, чтобы в своем роде умному и во всяком случае ловкому Кречинскому пришло в голову посылать к невесте с букетом и приглашать на интимный вечер «бывшего человека», каким обыкновенно изображают, с легкой руки Садовского, Расплюева на сцене. Как свидетельствует тот же Гнедич со слов гр. Салияса8, Сухово-Кобылин, увидав Садовского на сцене во время первого представления комедии, пришел в сильное негодование и даже заболел от огорчения. «Он играл хама-пропойцу, а не прогоревшего помещика. Он мне всю пьесу испортил…», — жаловался он Салиясу.11 Только впоследствии, когда лично убедился в огромном успехе Садовского и в том, что успех пьесы в значительной степени исходит от его игры, он махнул рукой и сказал: «Ну, что же, по Сеньке и шапка!