гадости, чиновнические пороки. Обыкновенно сдержанные посетители Михайловского театра раздаются громом аплодисментов, и на глазах у многих видны слезы…»1. Сильное впечатление произвел Давыдов в роли Муромского и на другого театрального критика. «Когда в сцене у князя, — писал, между прочим, этот критик — драматическое напряжение достигло крайнего предела, Муромский у г. Давыдова оказался несколько слабоватым на голосовые средства. Но артиста спасла его опытность, и впечатление от этого не ослабилось нисколько. И вся драма, ужасная, дышащая нескрываемой злобой драма, в желчном негодовании сатирического таланта бичующая российское бюрократство, захватила внимание всего театра и буквально приковала к сцене» [57]. V. Если желание автора внести бодрый и здоровый смех в драму «Дело» сильно испортило последнюю, то та же самая причина, можно сказать, совершенно погубила третье по счету драматическое произведение Сухово-Кобылина — «Смерть Тарелкина», переименованное, по совету А. С. Суворина, в силу цензурных соображений, в «Веселые дни Тарелкина». Грубая, местами примитивного характера буффонада, положенная в основу интриги этой пьесы, заслонила собой целый ряд в ней на редкость удавшихся в литературном отношении частностей, свидетельствующих о крупном и своеобразном таланте, создавшем их. Неприятное, можно сказать, какое-то кошмарное впечатление, которое возбуждает в зрителе или читателе «судорочный» смех Сухово-Кобылина, похожий скорее на гримасу мертвеца, чем на смех, не дает возможности в первый момент присмотреться должным образом к комедии. Только тогда, когда близко подойдешь к ней и начнешь особенно внимательно вникать в нее, заметишь в ней то, что до сих пор ускользало от внимания и что представляет значительный художественный интерес. Амфитеатров совершенно справедливо говорит, как мы уже отметили в своем месте, «что, по силе негодования, каким дышит здесь сатира Сухово-Кобылина, «Смерть Тарелкина» резче и язвительнее не только «Свадьбы Кречинского», но, пожалуй, и всего, что до сих пор произвела русская драматическая драматургия». К этому надо добавить, что у Сухово-Кобылина открываются перед нами такие стороны действительности, которых не касался до него никто из наших писателей художников. В этом отношении громадную ценность представляют сцены допроса, к сожалению, в некоторых местах слегка испорченные неуместным шаржем. Ужасающим, но глубоко жизненно правдивым реализмом проникнуты сцены, изображающие полицейские пытки, к стыду нашему, по свидетельству очевидцев, сохранившиеся у нас вплоть до 20 века включительно. В бытовом отношении большой интерес представляют беседы Расплюева с Тарел-