мая, могла явиться только как пояснение возникших недоразумений — что, наконец, этого сходства сдѣлать не можно, ибо если художник приступит к таковому деланию, не имея в душе непосредственного синтезиса, то он только иссушит воображение. Вообще, умом до этого не дойдешь. Но можно и должно доходить умом и изучением до пояснения подобных явлений в мире искусства — и мы думаем, что критика наша, в которой никак не хотим мы отрицать возможности добросовестности, не обидится за те указания, которыя мы себе позволяем, и под конец даже согласится с нашими выводами, наведенная этими указаниями на многие соображения, до сих пор не обращавшие на себя должного с ее стороны внимания. Оговорившись таким образом, обращаемся снова к Посошкову, как к одному из типов, завещанных нам старою народною жизнью, и, с другой стороны, как к первому по времени из представителей отношений мысли к народности [11].

Как высоко ставил Посошков свойства своего народа — всего лучше выражают слова, которые издатель его сочинений поставил на них весьма справедливо в виде эпиграфа, золотые слова из донесения боярину Головину: «Много Нѣмцы насъ ушлѣе [12] науками, а наши остротою, по благодати Божiей, не хуже ихъ, а они ругаютъ насъ напрасно». Свято бережет народность, подозрительно смотрит на отношение к ней других народностей, не доверяет их дружелюбию: веря в науку, не верит в учителей… «Я истинно, Государь, не помалу дивлюся и недоумѣваюся, что сказываются Нѣмцы люди мудры и правдивы, а учатъ все насъ неправдою»… (с. 272). «Вѣрить имъ, — говорит он далее, — вельми опасно: непрямые они намъ доброхоты, того ради и ученью ихъ не весьма надобно вѣрить. Мню, что во всякомъ дѣлѣ насъ обманываютъ и ставятъ насъ въ совершенные дураки» (с. 273). «Мне, Государь, весьма сумнительно въ иноземцахъ, — а праведно ль я сумняюся или блазнюся, про то Богъ вѣсть, только то я совершенно знаю, что они всѣхъ земель торгуютъ торгами и всякими промыслами промышляютъ компанствами единодушно, и во всякихъ дѣлѣхъ себя они и свою братiю хранятъ и возносятъ, а насъ ни во что вмѣняютъ» (с. 272). «Нѣмцы никогда насъ не поучатъ на то, чтобы мы бережно жили, и ничего бъ напрасно не теряли; только то выхваляютъ, отъ чего пожитокъ какой имъ припалъ, а не намъ» (с. 126). «Ей, Государь, — говорит он еще в донесении своем боярину Головину, — надобно отъ нихъ опасатися, потому что свой своему по неволѣ другъ, и никогда иноземецъ не сверстаетъ съ собою Русскаго человѣка» (с. 284). «И о семъ моемъ изъявленiи, чаю, что будутъ на меня гнѣваться, и если увѣдаютъ о мнѣ, что не на похвальбу имъ написалъ, всячески будутъ тщатися, како бы меня опроверщи. Я ихъ множицею видалъ, что они самолюбы, а намъ во всякомъ дѣлѣ лестятъ, деньги манятъ, а насъ всякими вымыслы пригоняютъ къ скудости и безславiю» (с. 212, 213). Его опасения за народность простираются до крайней степени исключительности: мало знакомый, как и вся его эпоха —