не только в России, но во всей Европе, с общими политико-экономическими законами, сам создававшей их из тех данных жизни и торговли, которые были у него под руками, Посошков видит повсюду и видит отчасти справедливо хитрость иноземцев, — советует поступать с ними покруче. «Хотя они и хитры, — говорит он, — въ купечествѣ и въ иныхъ гражданскихъ расправахъ, а аще увѣдаютъ нашего купечества твердое положенiе о возвышенiи цѣны, то не допустятъ до двойныя цѣны; будутъ торгъ имѣть повсягодно, видя бо наше твердое постоянство, всячески упрямство свое прежнее и гордость свою всю и нехотя отложатъ: нужда пригоняетъ и къ поганой лужѣ. Для насъ хотя они вовсе товаровъ своихъ къ намъ привозить не будутъ, мню, можемъ прожить безъ товаровъ ихъ; а они безъ нашихъ товаровъ и десяти лѣтъ прожить не могутъ. И того ради подобаетъ намъ надъ ними господствовать, а имъ рабствовати передъ нами, и во всемъ упадокъ предъ нами держать, а не гордость» (с. 121, 122). «Намъ о томъ, — прибавляет он в другом месте, — весьма крепко надобно стоять, чтобы прежнюю ихъ пыху въ конецъ сломить, и привести бы ихъ во смиренiе, и чтобы они за нами гонялись» (с. 139). Полный крепкой и основанной на материальных фактах веры в неисчерпаемое богатство своей родины, в силы своего народа, во всемогущество самодержавной власти, ибо, как говорит он: «нашъ Великiй Императоръ самъ собою владѣетъ, и въ своемъ государствѣ аще и копѣйку повелитъ за гривну имать, то такъ и можетъ правитися», — Посошков есть тип столько же современный, сколько и старый: многих таких Посошковых, с окладистыми седыми бородами, услышите вы до сих пор — и услышите тот же язык, те же рассуждения логически-здоровенные, крепкие, вылившиеся прямо из жизни и столь же исключительные. С таким же негодованием скажут они, как и Посошков, про иноземцев: «Cie странное дѣло, что къ намъ прiѣхавъ съ своими бездѣлками, да нашимъ матерiальнымъ товарамъ цѣну уставляютъ низкую, а своимъ товарамъ цѣну ставятъ двойную, а инымъ и выше двойныя цѣны» (с. 122). Или: «Мнѣ cie весьма дивно: земля наша Россiйская, чаю, что будетъ пространствомъ не меньше Нѣмецкихъ, и мѣста всякiя въ ней есть, теплыя, и холодныя, и гористыя, и моря разныя; морскаго берега колико подъ нами и смѣтить не возможно: отъ Кольскаго острова [13], если берегомъ ѣхатъ, то и годомъ всего его не изъѣхать — а никакiя вещи у насъ потребныя не сыскалося» (с. 152). Когда читаешь эти слова, припоминаешь невольно многие другие, слышанные от живых людей: тот же толк, тот же тон, тот же жар убеждения, не вырывающийся порывами, но ровный и постоянный. Все понятно, все возвышенно в этой могучей, спокойно уверенно сознающей себя народности, все — от убеждения в истинности и законности единой православной веры, ею исповедуемой, убеждения — перед лицом которого почти наравне стоят кирки и мечети, убеждения, весьма характеристически выражающегося в следующих словах в посольстве Лихачева во Флорен-