тельно их вычеркивала. Уже в двадцатом веке, будучи Управляющим труппой Александринского театра, я получил раз «конфиденциальное» предложение Главного Управления по Делам Печати заменить в пьесе Чайковского «Симфония» фамилию Кривошеина каким-нибудь другим именем, а Кривошеин невозможен, ибо имеется такой сановник. При этом Главное Управление само предлагало заменить Кривошеина Гореловым. Но я на это возразил, что тогда обидится актер Давыдов, которого настоящая фамилия Горелов; мне предложили тогда «Иванова». Но и Иванова нельзя было принять, так как мог обидеться музыкальный критик, декоратор, поэты…

Почти тоже было с одной моей пьесой. В первом акте «На хуторе» говорили о грозе:

— «От Сипягина чо-орная туча ползет».

А Сипягин был Министром Внутренних Дел. Вместо села Сииягина, поставили село Панютино — и тем устранен был злостный намек автора, — хотя пьеса была написана чуть не четверть века до того, как Сипягин сел на министерское кресло.

В 1902 году я ставил «Фауста» Гете. Мне хотелось провести и пролог на небесах, где говорит Господь. Я поехал к Шаховскому, который был тогда Начальником по Делам Печати.

— «Можно?» — спрашиваю.

— «Признаться, я забыл этот пролог, — откровенно сознался он. — Надо перечитать. Не думаю, чтоб Вседержитель говорил нецензурные вещи, но его, конечно, следует обозначать в афише «Светлым духом».

Шаховского я встречал у знакомых и с ним игрывал в винт. Кроме того, я знал и его брата, что был Эстляндским губернатором, — поэтому и решился на цензуру «нажать». Нажим оказался удачным: пролог пропустили, но с условием, чтоб Саваофа изображала актриса.

— «Понимаете, чтоб ничего общего не было с седым старцем. Возьмите такую, у которой густой контральто. И позовите меня непременно на генеральную репетицию».

Я остановился на Пушкаревой. Окруженная ангелами и архангелами (которые в афишах именовались светлыми духами), она, в длинном белом хитоне, ослепительно освещенная электричеством, беседовала с высоты тюлевых облаков с Мефистофелем, озаренным адским красным огнем. Шаховской отнесся к такому изображению весьма снисходительно, но пришел в ужас от «служебных» духов.

— «Пламенный меч у Михаила? — долой его, долой! Меч можно, но не пламенный. Потом — кадило у одного? И кадила нельзя. Еще из кадила вы дым покажите»…

— «Покажу».

— «Нет, нет, пожалуйста, — никаких кадил»!

В 1908 году, великий князь Константин стал мечтать о постановке «Бориса Годунова» Пушкина на усиление средств академического «Пуш-