новки «На дне» Горького на Императорской сцене. Горький был в это время не в фаворе у правительства, и хотя «На дне» было признано вполне цензурной пьесой, но мне был поставлен вопрос:

— «Будут ли вызывать автора»? Я отвечал утвердительно. Тогда мне сказали:

— «Ввиду возможности выражения сочувствия со стороны публики Горькому, представление его пьесы нежелательно».

И пьесу сняли.

Короче, такие запрещения давали часто комические результаты. Так было с «Королем» Юшкевича. Пьеса была хорошо срепетована Савиной, Давыдовым, Лерским, Петровским, Потоцкой. На генеральной репетиции ее сняли с репертуара, найдя неудобным затрагивать рабочий вопрос, занимавший автора. Но слух о ее запрещении разнесся по городу. Этим Савина воспользовалась, и, выговорив себе несколько спектаклей с благотворительной целью, — играла эту пьесу с успехом… на Императорской сцене.

Нецензурными считались не только русские, но и иностранные пьесы и оперы. «Заговор Фиеско» Шиллера был воспрещен, хотя его переводили усиленно. «Вильгельм Телль» воспрещен тоже. «Юлия Цезаря» Шекспира я еле-еле протащил через Главное Управление. «Призраки» Ибсена долго не могли удостоиться разрешения, хотя переводчик Ганзен обил все пороги в цензуре. На Матерлинка, Бьернсена, Стриндберга смотрели косо и одобряли условно.

Мне хочется поделиться с читателями теми впечатлениями, которые я вынес в течение сорока лет моей авторской деятельности, — от моих сношений и столкновений с цензурой.

II.

«Перекати-поле».

Летом 1889 года жил я в Павловске, когда ко мне нежданно приехал Боборыкин. Говорю нежданно, потому что Петр Дмитриевич носился метеором по всей Европе. То пишет письма из Вены, то из Рима, то из какого-то захолустного местечка Швейцарии или Германии. — Он везде чувствовал себя хорошо. Но поживет недели две, месяц — другой, — и потянет его дальше. В восемьдесят девятом году, он, кажется, поселился в Царском Селе, в меблированных комнатах, прохладных, выходивших окнами в густой старый сад, и там писал что-то целое лето. — «А я к вам с новостью, — оживленно заговорил он. — Вы знаете, есть такая актриса Горева. Что? Слыхали вы? Елизавета Николаевна Горева. Я ее очень мало знаю. Нас только познакомили. Она будущей зимой хочет в Москве держать театр. И предложила внезапно мне быть управляющим этого театра. В условиях мы сошлись. Я на всю зиму еду в Москву. — Что? Труппа огромная! Петипа, Стрельский, — все поступили на большие оклады.—